Vadim Rosin

Лето, сорок четвёртый, ещё бушевала война,
но в этот день смолкли музы и пушки,
и здесь такая… такая была тишина,
только слышно как дятел стучит, да кукует кукушка.

Сосны, ели построились как на парад,
декорацией к пьесе Вильяма Шекспира.
Только должен заметить, здесь был не театр –
заседал трибунал, чтоб судить дезертира.

Воевал он как все, ну и дальше бы мог,
но когда увидал, что мы вышли к границе,
пораскинул умишком куриным и сбёг,
словом, к бабе, к детишкам решил возвратиться.

Мужичонка стоял — провинившийся школьник.
Стол, покрытый как гроб кумачом.
За столом восседал настоящий полковник
с прокурором, судьёй, сзади флаг с Ильичом.

Офицеры подтянуты, выбриты чисто,
как на праздник — в медалях, при всех орденах.
На траве, как в партере, вокруг активисты…

Всё решилось давно там, в высоких стенах.

Но пошто комиссар тогда тратит слова,
всё торочит ему про какой-то там орден,
«…ты бы мог заработать, садовая голова».
Ну зачем этот цирк, коль уж выписан «ордер».

От своей же тирады полковник взопрел.
Я ведь грешный всё думал закончится «поркой»
И когда прозвучало вдруг слово «расстрел»,
мысль взбрыкнула и вдруг взбунтовалась под коркой.

Ну спустили б с него, мало семь, десять шкур…
…………………………………
Он копал, под сосной сам себе рыл могилу.
Я к нему подошёл пока был перекур.
«Боже мой, до чего ж он тщедушный и хилый»

— Может хочешь, солдат, закурить?
— заккурить…
Я присел рядом с ним под сосной на закорки.
Он дышал тяжело, мог с трудом говорить,
и не мог на газету насыпать махорки.
…………………………………………..
Просвистела команда, как бич «становись!»
«Пли!» сложило его как складную линейку.
Тело быстро зарыли и все разошлись.
Я пошёл к старшине: «слушай, братец, налей-ка!»

11. 11. 2012г

Use Facebook to Comment on this Post