Vadim Rosin

быль

Тублечебница. Павловск.
Бог лишь знает ответ
сколько парню осталось
Белый радовать свет.

Может месяцев тройку
ждать Костлявой приход.
Он поехал на стройку
в перестроечный год.

Знать бы, где оно, счастье,
да в какой стороне
В рай билет в одночасье
его выпал жене.

«Как то вышло так глупо…
Одолжил деньги босс
(босса звали Юсупом),
и пошло… под откос.

Там в болотистом крае
я поставил ей крест…
мне ж Юсуп предлагает:
«едем, мол, в Гудермес,

ну, немножько поможешь…
и родня будет рад
кунаку. Ну так что же?
Долг прощу, едем, брат».

У меня за плечами
крест да эта кровать…
и прельстился речами …
да и долг отдавать…
………………

В доме тосты звучали
громко и весело…
правда «друга» встречали
не за общим столом.

Знать что будет в итоге,
всю их подлую суть,
мне б тогда «сделать ноги»
в ту же ночь улизнуть.

Был бы я осторожен,
то себя не сгубил,
да и долг-то ничтожен,
я его отгорбил
ещё там, в Беларуси…»

— Что ж хотел он простить?
А в глазах его грустных —
вся наивность Руси…
……………..
«Веселились неделю.
Собиралась родня
в доме, пили и ели…
я же, лёжа в сенях,

слушал жаркие споры.
Те решили как раз
показать «гостю» горы,
свой родимый Кавказ
………………
Воздух,…трав изобилье,
видел даже орлов.
Тут меня и избили
у зелёных холмов.

Били с чувством, со страстью
на зелёной траве,
выбивали согласье
попасти их овец.

Отбивали чечётку
на спине дети гор.
Про восточную тонкость
всё я понял с тех пор,

ну а здравницу нашу
полюбил во сто крат…
Выпив горькую чашу,
и мослу будешь рад.

И 9го мая
(так решила Судьба)
отмечал я в сарае
на рогоже раба.

Мне давали отбросы,
Хочешь знать почему?
………………
Увидали б матросы
своего старшину.
……………
Проглотив миску супа,
шёл стеречь я ягнят,
ну а братья Юсупа
сторожили меня.

Солнце жарит – нет мочи,
целый день я в степи
за отарой, а ночи
я сидел на цепи

Всё придумать стараюсь
как бежать из тюрьмы,
мне ведь в этом сарае
не дожить до зимы.

Как-то раз, уж под осень,
был там праздник у них,
я отару-то бросил
и рванул напрямик.

Я дома стороною…
Может всё б удалось.
да вот только за мною
увязался их пёс.

Я нарочно лютую:
«Инга, стерва, домой!»
Ну а та ни в какую…
« ну иди, чёрт с тобой.»

А случись вдруг погоня…
но хоть легче вдвоём.
Слышу вроде как кони…
Я скорей в водоём.

Ухватил камышинку,
чтобы как-то дышать,
Позабыл и про Ингу,
ну и в пятки душа.

Поиск длился не доле…
пять каких-то минут.
«-Читооо? Давно, друг мой, Коля,
ти не пробовал кнут?»

Помню — не было страха,
только страшно ослаб ,
когда вздулась рубаха
под бичом.
— Ти мой раб!
Вот какой ты любовю
платишь мнэ за хлэб-сол,
умывавшийся кровью,
я не чувствовал «бол»

Били жёстко и грубо
по лицу, по спине.
Сразу выбили зубы,
(а зачем они мне?)

брали новые лозы…
Отливали водой…
И топили в навозе…
отчего стал седой…

Почитай две недели.
(по часам не сверял)
и ошейник надели,
чтоб себя не терял —

строго так наказали.
«Ну а вздумаешь сбечь», —
прямо так и сказали,
снимут голову с плеч.

Но сперва снимут шкуру,
закопают живьём.
И пошли мы понуро
к овцам с Ингой вдвоём.

Я, со сбруей на шее
брел за ней, в кандалах,
был похож на Кащея,
думал: «друг или враг

мне та псина чужая,
что меня предала.
Жаль не взял вот ножа я,
выходя из села.

Оклемался я малость,
зажили волдыри,
но как будто сломалось
что-то там изнутри.

Меня больше не били
молодые орлы
все как-то будто забыли,
сняли и кандалы.

И теперь мне давали
кой-какую еду.
Может быть понимали —
никуда не уйду.
……………
Черноглазая Динка,
молодая сноха,
принесла как-то кринку
мне в сарай молока.

Но весенние тучки
принесут свой улов, —
думал я, спрятав ключик
от своих кандалов.

И ручьи загудели,
и открылась вся синь,
и отправились с Ингой
мы барашек пасти.

И теперь я без спеху…
всё ж решил преуспеть…
Я носил как доспехи
свой ошейник и цепь.

На холме же под камнем
себе вырыл тайник.
(если б кто-то случайно
в мою тайну проник…)

Когда прятал я крохи,
что Господь посылал,
избегая подвоха,
Ингу прочь отсылал.

Время шло, как и прежде
свой ошейник таскал.
Раб оставил надежду,
к стойлу, мол, привыкал.

Только он просчитался,
мой сатрап-печенег —
тот, с которым братался,
вновь устроил побег.

За спиной грозный Терек,
небольшой сделав крюк,
я теперь не на Север,
а подался на Юг.

С узелком за плечами,
подавляя свой страх
шёл я только ночами,
днём скрывался в лесах.

Столько силы ухлопал…
Сторонился села —
вдруг приметят «холопа».
Прибыл в Махачкала.

В горотдел: так и так, мол.
дескать, раб… вот клеймо.
Слушать — силы иссякли,
«дед, мол, тронут умом?»

Посадили на поезд,
денег дали, жратвы.
Поклонился им в пояс
и айда — до Москвы.»

Записано со слов Николая Петровича Николаева,
уроженца Гомеля (Белоруссия).

30.01 – 2.02 2012г

.

.

Use Facebook to Comment on this Post