Vadim Rosin

«Мой дорогой читатель верно знает,
что бог- дитя, который наш покой
совсем не по ребячески смущает
имеет два колчана за спиной.
Когда стелу из первого колчана
Направит он, то сладостная рана
Не ноет, не болит, но что ни час,
Становится опаснее для нас.
В другом колчане стрелы — пламень жгучий,
Который нас испепелит грозит.
Все наши чувства крутит вихрь могучий.
Забыто все, душа огнем горит,
Какой-то новой жизнью сердце бьется,
Кровь новая по жилам буйно льется….»
/Ф.Вольтер. Орлеанская девственница.
Песнь Х111, изд. 1756г., но исключенная
из последующих изданий/

Глава 1

Известно, что любовь преград не знает,
и сколько перед ней не ставь препон,
она их рушит и испепеляет.
У этой дерзкой Дамы свой закон.

Ее удел: бороться, ждать успеха,
коль даже никакой надежды нет.
Любви ни пол, ни возраст не помеха.
Не разорвать ее тугих тенет,

коль попадешь. И строгая Фемида *
не в силах ее ход остановить.
Напрасна вся борьба, Аделаида,
ту дьявольскую страсть не победить.

Ведь девица-краса не виновата,
что в грудь ей угодили две стрелы.
Да избежит она людской хулы.
Сравним ли грех её с грехом прелата,

который с прихожанок брал натурой
за отпущенные грехи налог,
ведя весьма полезный диалог
днем с Господом, а по ночам с Амуром.

Не мог уснуть тот греховодник старый,
если в постели с каждой стороны
не осязал Сюзанны и Варвары.
Святой отец не видел в том вины.

Любовь слепа. Однако знает каждый,
что сей напиток только для двоих.
Хоть все на свете пусть умрут от жажды —
ей дела никакого нет до них

В наш скорый век нам все разрешено,
но в век пуританической морали
не дамы кавалеров выбирали,
и было полюбить двоих грешно.

За дам скрещали шпаги и рапиры,
стрелялись, и как хищники дрались
мужчины. Но они перевелись.
Все в прошлом: и дуэли, и турниры.

Любовь – это великое блаженство,
безумие или скорее блажь,
каприз Фортуны или же кураж
юнца со стрелами, кому дано главенство.

Любовь – болезнь. Это движенье соков,
как в виноградных лозах по весне.
Фортуна, ну не будь же ты жестокой
дай счастья красной девице и…мне.

«О, помоги же, мудрая Фемида!» —
взывает к небесам Аделаида,
не в силах побороть пожар души—
«мудрейшая, ты спор мой разреши.

Есть у меня два юноши — два друга,
любимы мной. Кого же я должна
избрать навеки в качестве супруга.
Кому из них я более нужна?

И кто же из двоих, любимых мною,
милее сердцу, больше нужен мне.
Кому из них должна я стать женою?
А может помолиться Сатане?

Милы они мне оба в равной мере.
Я знаю, что пред Господом грешу.
Но спор души сама не разрешу.
Фемида, помоги же я прошу!

О Боже! Как себя я ненавижу,
но я любовью лишь одной живу.
И день и ночь я только их и вижу,
но сердца пополам не разорву.

И мыслями я с ними, ими грежу.
Они вошли в мой разум плоть и кровь.
Мне снятся сны про то, как я их нежу,
как отдаю им всю свою любовь.

Мне стыдно в том кому-нибудь признаться,
ведь чувства не возможно запереть.
Ах, лучше бы мне просто умереть,
чем за химерой без толку гоняться.

Я Господа о том лишь и молю —
в объятьях милых вечным сном забыться.
Быть может на том свете разделю
себя, а тут мечтам моим не сбыться.

Их образы ношу я как иконы.
И оба они носят мой портрет
у сердца. Если б можно снять запрет.
Ох, эти наши строгие законы!

Увы! ведь все решается на небе,
и никакие силы не спасут
нас. Есть лишь – Высший Суд.
Меж тем друзья решают бросить жребий.

У общества есть строгие стандарты,
и пользы в них не больше чем вреда.
Не дожидаясь «Страшного Суда»,
соперники благословили карты.

Чтоб никому не нанести урону
в любви, два благородных короля
решили спор, кому носить корону
пусть жребий и Судьба определят.

Alea jacta est*, да жребий брошен:
кому веселье, а кому беда.
Платон был удостоен этой ноши,
Данила ж удалился в никуда.

Глава 2

По осени влюбленных обвенчали.
Супруги были счастливы вполне.
Однако счастье зыбкое вначале,
немного оживившись по весне,
вдруг стало затухать к исходу лета,
и выпавшая божья благодать
исчезла и заставила страдать
владельца «лотерейного билета».
По-прежнему считали все в округе,
(тут ваш слуга душой не покривит),
что не было счастливее супруги
Аделаиды Карловны. На вид
супруг ее прекрасен как Давид.
О том судили все: и млад и старый.
И слышала чета со всех сторон,
что, дескать, нет милей семейной пары,
что мол супруг красив, как Аполлон.
А что жена, прекрасна, то бесспорно.
Осанкою, посадкой головы,
своей великолепной гривой черной
с ума сводила всех мужей Москвы.

Она великолепно танцевала.
Другою ее страстью был вокал.
Струившийся из бледного овала,
вам голос прямо в сердце проникал.
Была в нем разрушительная сила
великого соблазна, что таила,
она за лабиринтами души,
и яд, которым «фея» опоила
поклонников в Останкинской глуши.

Она к себе притягивала взгляды
словно магнит. Но ведь никто не знал,
какие бездны ада,
таит её душа. Какой финал
их ждет. Ее глаза наяды,
в коих должно, как в омуте пропасть,
скрывали сокрушительную страсть
и бездну упоительной услады.

Мужчины ожидали как награды
«Богиню» у рояля лицезреть.
Вмиг умолкали баловни салонов,
а юноши готовы умереть
за взгляд ее один лишь благосклонный.

Что говорить, одно лишь появленье,
воспринималось как небесный дар,
и даже и у охальников-гусар
она рождала робкое волненье.

Она неоднократно замечала,
как эти шаловливые коты,
«исследуют» предмет своей мечты.
Притом она нисколько не серчала.
Хотя и «всенародная» молва
бретельки, рюшки, петли, кружева,
тто украшали лиф и панталоны —
всё превращала в стены Вавилона.

Вокруг нее толкались кавалеры,
готовые на танец умыкнуть…
Но разве кто осмелился рискнуть
вдруг проявить не светские манеры,
на даму непочтительно взглянуть.
То, господа, не девку ущипнуть —
забраться под корсет самой Венере…
Хотя она простила б взгляд нескромный
кого-то из подвыпивших гостей.

Душа ее таила мир огромный
несметных наслаждений и страстей.
Читателю напомним, между прочим,
что сердце у нее из двух частей,
одна из коих сильно кровоточит,
поскольку была вынута стрела.
Другая скоро выгорит дотла…
Никто не знал, чего «богиня» хочет.
Со всеми обходительно мила.
Аиды потаенные мечты
закрыты были даже для Платона
Он поливал роскошные цветы
и с гордостью носил свою корону
отнюдь не безупречной чистоты.

Быть может у кого иное мненье.
не будем спорить. Все мы хороши.
Оставим колебанья и сомненья
в ее елово-пихтовой глуши,
за стенами старинного именья
лейб-медика гусарского полка.
Отец Платона на первых порах
внушал у ней почтенье, даже страх.
На деле оказался очень мил.
Ничем не докучал и не томил.
Был строг, но справедлив тот старый граф.
Он почитал за честь служить Отчизне,
но уж не пресмыкался при дворах
и предпочел село столичной жизни.
Лечил коней, всю живность и крестьян.
Построил храм, медпункт, дорогу, школу.
Был честен, все ж имел один изъян —
весьма охоч был до иного полу.
Как Родине он продолжал служенье
Ему, не рассуждая о грехе.
К своей очаровательной снохе
он относился ж с должным уваженьем.

Она жила в любви, в тепле и холе,
так, как указан свыше был ей путь.
Испытывая ж приступ меланхолии,
порой хотела б прошлое вернуть .

Не будем понапрасну силы тратить.
Платон Кузьмич ведь сам был виноват.
Нет, чтобы сразу бабу обрюхатить…
сейчас бы не болела голова.

У мужа бессердечного тирана
подобных не бывает катаклизм.
Делам семейным вреден альтруизм.
Но русский барин не читал Корана.

Глава 3

Крылатый мальчик, сердце опалив
девичье, уж конечно знал заранее,
что этот маков цвет теперь завянет,
когда милого друга удалил.

Жизнь хороша, когда полна любовью,
которая, как божья благодать,
нас наполняет. Но зачем страдать?
Полезно то, что не вредит здоровью.

В Москве спадала летняя жара.
Надежды же на то, что боль заглохнет,
не оправдались. Сбились доктора…
Жена день ото дня все больше сохнет,
как будто виноградная лоза,
когда в нее не поступает влага.
Пугающая пустота в глазах.
Ей безразличны жизненные блага

Ее же почитали все святой.
Ах, если бы соседи только знали,
какие страсти в дебрях бушевали
души ее теперь полупустой.
И ни на что не поднимались руки
хозяйки: « Ах, чего же еще ждать,
и сколько суждено ещё страдать!
О Господи! За что такие муки?»
Несчастная в душе себя винила
за то что отпустила Даниила.
А между тем столичные светила,
ученые и знахари-жиды
молились Иисусу и Давиду:
спасти ее, рабу Аделаиду
от мыслимой не мыслимой беды,
и снять с ее души печаль-кручину,
но как, если не знать первопричину…
Она бы не призналась хоть умри,
какой у нее бес живет под юбкой,
и только выгорала изнутри
как мужнина курительная трубка.

Терзаемая муками любви
в немыслимом стремлении греховном,
она не забывала о духовном.
По-прежнему в ней жили соловьи.
И те же незаметные флюиды,
что шли от чистых трелей и рулад
из трепетной груди Аделаиды,
творили в душах праведных разлад.
Душа «святая» жаждала услад.
Желанья эти словно наважденье,
преследовали женщину в ночи,
против чего бессильны все врачи.
Влекли ее к себе, суля ей рай.
Она сама прекрасно понимала,
что это грех и, видя бездны край,
морали и рассудку не внимала.

Да разве ж в своих чувствах мы вольны?
Известно, что от самого рожденья
поступки наши, наше поведенье,
похоже, кем-то определены,
и нами управляет Провиденье.
Любовь ведь как свободное паденье,
она как притяжение луны,
способна вызывать прилив волны
и нам дарить волшебные мгновенья.

Какая же скромнейшая из жен,
если душа её не из металла,
( пусть строгий цензор будет раздражён)
хотя б однажды втайне не мечтала,
оставив добродетели на время
лелеять мысль о собственном гареме.
Душа Аделаиды трепетала
при мысли этой, грудь её пьяня,
и жаждала она, день ото дня
сильней, порочной страстью насладиться,
почувствовать себя в объятьях зла.
Страсть ей сжигала пах и ягодицы.
Аделаида не спала ночами,
боялась, что во сне, в больном бреду
вдруг выдаст тайну… Меж ее врачами
шел жаркий спор:
кто предрекал беду.
Ее недуг, известный ей и нам,
для прочих – непонятное явленье.
Надежду потеряв на исцеленье,
решили обратиться к колдунам.
С дождями в дом пришла печаль- тоска.
Бессильны оказались эскулапы.
И все осознавали — смерть близка,
К красавице свои тянула лапы.
Шептались, что одна ее нога
там… Место выбирали на погосте.
От красоты былой остались кости.
Тут к ним явилась старая карга
с клюкой, с сумою. Странница как будто.
Стояла у ворот.
«Ну позови»—
распорядился дядька Прохор Силыч.
Накрыли стол. Старушка закусила.
Привстала, поклонилась образам.
Тут нянюшка про барыню спросила.
Платок достала, волю дав слезам.
«Что делать, как лечить?» — спросил супруг
старуху, — «погляди, ведь умирает».
В глазах его надежда и испуг.
Он руки к старой ведьме простирает, —
«Бессильны оказались все врачи,
не знаешь у кого спросить совета,
бабуся, коли можешь, научи».
Старуха ж, оставляя без ответа
слова отчаяния, просьбы и мольбы.
Вставая, покрестилась на икону,
сказала : «не уйти, вишь, от Судьбы.
Кому в огне сгореть, те не утонут.
И снова, помолясь на образа,
так как бы мимоходом проронила:
«Похоже, собирается гроза» —
вдруг изрекла, — «не умер ведь Данила»,
и удалилась, стукая клюкой
своей корявой по каменьям, кляча.
Супруг же потерял совсем покой:
ну, задала карга ему задачу.

Глава 4.

Посовещавшись с докторами,
оставив грусть в глуши лесов,
чета с попутными ветрами
под сенью белых парусов,
не устрашась громов и молний,
помчалась в голубую даль.
Она решила, что печаль
Фортуна разобьет о волны.

Оставив жаркую кадриль
и воздыхателей зеленых,
жена плыла средь волн соленых,
глотая водяную пыль.
Своих страстей огнем палима
и Провидение моля,
она, держа в руках павлина,
поймать хотела журавля.

Любуясь долгими часами
игрою пены за кормой,
она шепталась с небесами:
«и где-то ты, журавлик мой,
сердечный мой дружок Данила?»

Все также оба ей милы.
Разлука не остепенила
ее. Ни страх небесной кары,
ни яд общественной хулы
душевных чувств не охладили,
не нарушали до поры
собой супружеской идиллии.

Иной сказал бы: «ну на кой мне…»
Известно как ревнивцы злы.
Платон же вел себя достойно,
смотрел как море беспокойно
катило синие валы,
и ни словечка, ни укора.
Худые мысли гнал он прочь.

И вот как долго или скоро
корабль их достиг Босфора,
а на воду спускалась ночь…

Ступая тихо, дочь Зевеса*
алмазный расстелила плед.
Селена свой холодный свет
лила сквозь толщу занавеса.
Как запоздалые повесы
орали чайки яхте вслед.
Словно крылатые менады
они носились над водой…

Путь преграждали Симплегады,*
пловцам грозившие бедой.

В тисках громад во время Оно
едва тут не погиб «Арго»
(корабль славного Ясона)
от козней их, и, оттого
вдруг устыдясь, они застыли,
лишенные волшебных сил…

«А как надолго, знаешь ты ли?» —
Платон вдруг лоцмана спросил.

В пустых их гротах бушевали
теперь заблудшие ветра.
Но, слава богу, миновали
«Ворота Ада». А с утра
Феб покатил свою телегу,
чтоб совершить еще виток,
и пламенеющий Восток
вконец прогнал ночную негу.

Скользила яхта как по снегу,
срезая мраморную гладь.

Чего жене еще желать?
И как Фетида свое лоно
открыла пламенным устам
Муз бригадира — Аполлона,
так та за нею по пятам
шла и вела с собой Платона
вблизи развалин Иллиона.*.
(к ним взор привлек их капитан,
когда проплыли Дарданеллы).

Он говорил про звон подков,
про то, куда летали стрелы,
их, увлекая в глубь веков.
О том, какой здесь плач стоял,
когда в огне пылала Троя.
При этом лик его сиял,
как у ахейского героя,*
того, кто Гектора сразил,
сам для врагов не уязвимый.

Аделаиду покорил
Сей оптимист неисправимый.

Он сообщил, за между прочим,
кто Трое гибель напророчил.

Вращая плавно свой штурвал
(он с яхтой, как скрипач со скрипкой
справлялся просто и легко),
с неподражаемой улыбкой
сказал: « вот тут недалеко
царь персов море бичевал».
И, вытряхнув из трубки пепел,
моряк на пальцы поплевал,
спросил: «вы слышали про цепи?»

Аделаида посмотрела…
В улыбке мягкой был укор.
— И море сразу присмирело? —
Платон, молчавший до сих пор,
вмешался тоже в разговор.
— Представьте, на короткий срок…
Тиран тем преподал урок,
всем подданным, чтоб знали место,—
сказал ученый мореход.

А яхта с помощью норд-веста
меж тем свой продолжала ход.
Успешно миновав проход—
защитный пояс и затор,
уж вырывалась на простор.
Скользила как бы по следам
когда-то бушевавшей бури.
Путеводитель глаз прищурил
и обратился вновь к «мадам»,
(к ее чувствительной натуре),
что угадал по блеску глаз
ее, пылавших интересом,
и тотчас же повел рассказ
о жизни здешней поэтессы.

Как много было ей дано.
Он восхищен талантом «Софы»,*
ее пылающие строфы
в кровь проникают как вино,
что, чем ни старше, тем ценнее.
Неповторимый аромат
и свежесть вновь и вновь пьянят.
О, трепещите перед нею!

И переполнен благодатью,
и руки ко небу воздев,
он продолжал: «своею статью
она пленяла юных дев»
Он говорил, и ясноокой
сей Музе строя пьедестал,
признался — в юности далекой
и сам, де, слабость к ней питал.

Читая пламенные оды,
плененный музыкой стиха,
гадал о таинствах греха
и над капризами природы.
«Постичь пытался я причину,
что на тот свет ее свела…
А вот и, кстати, та скала,
с которой бросилась в пучину
сия волшебная цикада,
скрыв страсти пагубной следы.
Однако же ее плоды…
Вкусны…»
—Та самая Левкада?
—Увы, та самая, дитя, —
сказал моряк без всякой позы,
безжалостно штурвал вертя.

О, знала б Та, рождая грезы,
что вызовет на лицах слезы
две тыщи с лишком лет спустя.

Платон же посмотрел сурово
на удалявшийся утес
и оторвал жену от грез:
«Моя душа, ты не здорова,
идем, идем сию ж минуту…»
Супруг давно искал предлог
прервать ученый диалог
и увести жену в каюту,
чтоб с ней побыть наедине.
Он потакал своей жене,
но не потворствовал капризам,
хоть был ей предан как Тристан,*
А пополудни капитан
вернулся вновь к своим репризам.

Жена вручила вновь бразды
словоохотливому гиду,
и он увлек Аделаиду
в мир, что под толщею воды.
Он говорил про Атлантиду.

Вода казалась холодна,
но от затопленного дна
неслись к поверхности флюиды
как будто музыка лилась,
и расцветали цикламены,
и человеческая страсть
вдруг оживала в клочьях пены,
что закипала вдоль бортов,
играя свежею палитрой.

Гид продолжал рассказ нехитрый
о днях всемирного потопа,
и милых шалостях богов
как от родимых берегов
по морю синему Европа
с быком отправилась туда
(он указал на берег дальний),
дрожа от страха и стыда.

Такой поступок аморальный
царь неба совершал не раз.
Встречался с Ио* он и с Ледой…*
А капитан, ведя рассказ,
гордился как своей победой …

«Глава Олимпа был …— с трудом
нашел слова философ старый —
неисправимый селадон,
достойный самой строгой кары.
Иное дело Посейдон*
всегда был верен Амфитрите.»

А как хулить того царя,
кому подвластны все моря,
который как вы ни крутите,
а был и кормчему патрон.

Как повествуют манускрипты
и досточтимый Моисей,*
и царь Итаки Одиссей*
его почувствовали силу.
Один, когда шел из Египта,
другого по морю носило.
А дом ломился от гостей.

Царь два десятка лет ухлопал
на очень важные дела.
Какая дура Пенелопа —
все годы милого ждала,
как паучиха сеть, ткала
все дни, а ночью распускалась
ткань, весь дневной узор.
А бессловесный спутник фаллос
ей помогал снимать усталость.
О, знала б верная Пифия,*
о всех превратностях судьбы,
что в годы странствий те лихие
муж не сдавался без борьбы,
что хитроумного Улисса
не сбили с верного пути
ни амазонки, ни Калипсо,*
ни сладкогласые сирены.*
Не смог бы счастье обрести
он даже у самой Елены.

Его носило за три моря.
Он умирал, он шел ко дну,
но с небожителями споря,
все ж помнил про свою жену.

И слушая про козни зла,
про обитателей Олимпа,*
жена подумала вдруг: с ним так
я на край света бы плыла.

Ведя вдоль берегов Туниса
корабль, ученый «Диоген*
проговорил: «за этим мысом
стоял когда-то Карфаген.*
Богатый, грозный и могучий,
он Риму наносил урон.
Его постигла та же участь,
что и великий Иллион.
Считают — власть дана от Бога, —
и рассуждая о Творце,
«философ» погодя немного
чете поведал о конце…
Он приводил слова Катона*
(гид и с латынью был знаком).
От саркастического тона
на них подуло холодком.

Едва спросил: «Вы не устали?»
Не услыхав ни «да», ни «нет»,
повел речь снова на предмет
конгероических баталий,
о творчестве суровой Музы*
про первый в мире огнемет,
про то, как мудрый Архимед
пал, защищая Сиракузы.
Как римский флот там погибал,
про хитроумные арканы*,
и знаменательные Канны,*
где отличился Ганнибал,
разбив хвастливого Варрона.*
Ему не ведом был ни страх,
ни осторожность Сципиона*…

И с треском от разбитых лбов
мешался звон мечей и копий
вплоть до Геракловых столбов.*

Корабль послал привет Европе,
а вместе с ним и древний хлам
и не решенные вопросы,
и устремился в океан.
Парили в небе альбатросы,

Крылами мерили простор
бескрайней голубой лазури,
рождая в мыслях то восторг,
то приступы душевной бури.
Так вод несущийся поток,
вас за собою увлекая,
лишит опоры. Жуть слепая
рвет сердце словно лоскуток

А дальше – нестерпимый зной
Как во владениях Эрота.
Давно остались за спиной
Гибралтарские ворота.
Навстречу волны чередой
катили синими валами,
и не мелькали над водой
Уже ни чайки, ни бакланы.
Малиновый огромный круг,
как бы предчувствуя кончину,
внезапно вспыхивает вдруг
и опускается в пучину…
Густой сиреневый туман
уже сливается с волною.
Ночь накрывает тишиною
вмиг присмиревший океан.

Фемида, сбросив груз с весов,
спит с убаюканной Природой.

Проходит несколько часов,
с ослабевших парусов
слетает вдруг ночная одурь.
Невесть откуда взявшись, бриз
вкупе с ожившими холстами
и пылью от соленых брызг
спешит начать бесовский танец.
И словно пламенный привет
от любомудрого Востока
шлет перламутровое око,
родившись вновь на белый свет.
И пробивая облака
и полог серого тумана,
луча гигантская рука
скользит по глади океана.

Земля свершила полный круг.
Мгла очень быстро поредела.
И вот как будто сотня рук
привычно принялась за дело.

Корабль двигался на юг.
Уже проделан путь немалый.
В то время как скучал супруг,
супруга кормчему внимала.

Дыша прохладою норд-оста,
Аделаида по утру
в тумане заприметив остров,
спросила своего гуру*

о нем. И капитан степенно,
рукою указав на ют,
сказал — расскажет непременно
кому готовит он салют.

Суда здесь приспускают флаги
и мечут молнии-грома
в честь мужа редкостной отваги
и величайшего ума.

Да, не затей он авантюру,
не слез бы с трона своего.
— Я видела его фигуру.
— Нет, это только тень его.
— И пушки салютуют тени?
— Нет, слава ведь не умерла?
Мир чтит его военный гений,
напоминавший взлет орла.
Все европейские столицы
еще полны о нем молвы …
Его заря – Аустерлиц, а
его закат — пожар Москвы.
Мечтал поставить на колени
весь мир, но получил тиран
взамен брега Святой Елены*
и славный вид на океан.

О чем он думал, глядя в даль,
какие узник строил планы —
что снова покоряет страны,
а может — как цветет миндаль,
и распускаются каштаны
видел у дома своего,
или позор Ватерлоо′?
А может снова гром баталий
он слышал в рокоте волны?
Какие посланные сны
характер буйный укрощали?
«Но, госпожа, вы не устали?» —
Спросил графиню капитан,
заметив, как полны печали
глаза ее, как сжался стан
от фантастических видений:
мужской фигуры на скале,
возникшей в предвечерней мгле.
Ей стало грустно оттого,
что был отвергнут светом гений,
от одиночества его.

Душе чувствительной жены
Передалась его обида.
Оставим грусть, Аделаида.
Ведь во грехе мы рождены.
Живя, мы жаждем наслаждений.
Мы все рабы своих страстей,
Жизнь состоит из двух частей:
из буйных взлетов и… падений.

Душа так рвется и горит.
В груди ей тесно.
Наружу вырвется, парит,
пока свои не растворит
объятья бездна.

Глава 5

В движенье к цели мы уперты,
готовы Землю обогнуть,
под каждый кустик заглянуть,
терпеть нужду и рвать аорту,
чтобы душе покой вернуть.

У героини цель — найти…
А мы к Кейптаунскому порту
уже успели подойти.
На девяностый день круиза.
Пока без видимых сюрпризов
для нашей пары молодой.
В порту заправились водой,
угля пополнили запасы.
А ранним утром крепкий бриз
помог продолжить нам круиз
по оживленной «чайной трассе».

Мы шли теперь путем, что прежде
проделал славный Магеллан.
Оставив Добрый мыс Надежды,
открыли для себя безбрежный,
полон загадок океан.

Светились счастьем небеса.
Их властелины — альбатросы
смотрели сверху, гордо рея,
а отдохнувшие матросы,
как птицы, прицепившись к реям,
Им добавляли паруса.
Аделаида свет — краса,
И соучастница процесса,
была объектом интереса
и пассажиров и купцов,
да и матросов-молодцов,
чем вызывала зависть дам,
графини старших по годам.
Я должен был сказать вначале,
какими взглядами встречали
здесь появление четы,
как скрупулезно изучали
супруги милые черты,
пытаясь отыскать в фигуре
«богини» хоть какой-то брак.
При этом взгляды старых фурий
светились как у злых собак.

Мужчин, напротив, вид породы
и вдохновлял, и возбуждал.
Она терпела все невзгоды.

Вокруг чела ее витал
какой — то лёгкий дух свободы
и словно бы в стогу игла
в ней тайна скрытая жила.

И снова: синяя вода
вокруг, да небо голубое,
и только встречные суда
лишь поприветствуют пальбою
и уплывают в никуда,
казалось будто на край света.

В Москве должно быть холода,
а здесь в самом разгаре лето.

Грядет восьмидесятый год.
Сегодня января шестого,
преддверье Рождества Христова.
Мы, забегая наперед,
о героине молвим слово
и о конце ее невзгод.

Звезда вечерняя зажглась,
ночь разлила свои чернила.
Аделаида, помолясь
за мужа и за Даниила,
пошла в каюту почивать.
Жена надеялась на чудо.
стала Николу призывать,
чтоб оберег ее от блуда.

Минула ночь полна чудес.
Проснувшись с первыми лучами
(похоже, отступился бес,
напуганный святых речами),
на воздух вышла. Капитан
над дамой принял попеченье.
А бес, ходивший по пятам,
сник, удалился с огорченьем
куда-то в палубную тьму.

Народ же потянулся к свету,
воздав сперва хвалу тому,
кто для него развеял тьму,
кто сотворил и Землю эту…
Тут показались силуэты
двух кораблей. Поднялся спор.
И все кричали что есть силы:
— Фрегат.*
— Пинасса.*
— Шхуна *
— Барк.*
— Не барк, а клипер, друг мой милый, —
вмешался шкипер в разговор.
-Так это ж, братцы, «Фермопилы».*
— А догоняет «Кати Сарк», -*
построен в шестьдесят седьмом году,
а капитан уж брат отчаян, —
и тут же бросил на ходу, —
ходили видимо за чаем.
И спор улегся. Появленье
двух знаменитых клиперов
здесь, вызвали потоки слов.
И капитан, хоть был суров,
смотрел на «Кати» с умиленьем,
как на предмет иных миров.

Он первым подал ей сигнал,
чем проявил знак уваженья.

Рассказ имеет продолженье.
Вот что недавно я узнал:
когда ее почти списали
( и это было не впервой),
те паруса не раз спасали
от смерти в Первой Мировой.

Да, потрудился он на совесть.
Жаль рассказать нам недосуг.
Ведь то совсем другая повесть.
Прочти о «Кати Сарк», мой друг .

Пускай послужит он примером.
И помнит пусть не только брит
про подвиг скромного Ферейро*

День занимался. Солнце жгло.
Все обсуждали «чудо мысли»
и судовое ремесло.
Но возбуждение прошло.
А море стало как стекло.
И яхту больше не несло.
И паруса ее повисли.
На палубе ругали штиль
и уповали на теченья.
Ну а до места назначенья
еще почти пять тысяч миль,
и далеко до тех широт,
где дуют крепкие пассаты.
Томится от жары народ.
И день уж клонится к закату,
но солнце щедрое пекло,
с матросами « играло в жмурки».
Касатики искали тень.
Лишь трубконосые качурки*
парили в воздухе весь день.
А воздух был и чист, и светел.
Лишь ветерок подул слегка.
Потом, никто и не заметил
откуда взялись облака.
Закрыли все до горизонта.
Будто гигантская рука
их направляла с тыла, с фронта.
А южный ветер все крепчал.
И яхта вдруг сорвалась с места
словно капризная невеста.
И океан вмиг осерчал.
Ее нещадно бил волнами.
Молились все: «что будет с нами?»
Никто не слышал, что кричал
их капитан, держа штурвал.
Внезапно налетевший шквал
сбил гафель*. Оборвались тросы.
Шум заглушает голоса.
Осатаневшие матросы
убрать пытались паруса.
Жуками расползлись по реям.*
«Скорее, черти вы, скорее» —
охрипшим голосом кричал
им капитан: «травите шкоты,*
грот убирайте, грот — марсель!»*
Но что ветрам до их заботы.
Ветра крутили карусель
и напирали что есть силы.
Хлестала через борт вода.
Корабль по морю носило,
пока не причинив вреда.
И яхта смерти избегала.
Волна секла ее как плеть.
Стихия даже помогала
ей сотни миль преодолеть
после великого аврала.
И ветер будто вдруг притих.
Стихия попросту играла
с людьми. А море напирало.
Стихия не перебирала —
корабль налетел на риф.

Друзья, скажите, есть душа ли
у океана, как постичь?
Какие силы помешали
тем людям берега достичь?

Шум волн и крики оглашали
пространство черное. К утру
все успокоилось. Как жаль их.
Закончивши свою игру,
стихия стихла. Как же просто.
Корабль в течение ста дней
был домом их. Теперь лишь остов
его торчит среди камней.
Где капитан? А где все люди?
Кто этот ветер породил?
И вы подумали о чуде?
О, Боже! Чем не угодил
тебе старик неугомонный —
моряк, философ и мудрец?
И в чем виновен был купец?
Взял океан их в свое лоно.
А какова судьба Платона,
его красавицы жены?
Какая все- таки обида
для ваших любящих сердец,
что если строгая Фемида
им уготовила конец.
Отнюдь. Ее остановила
Фортуны крепкая рука —
Господь послал им Даниила.
«Беглец» еще издалека
заметил как стихия воя
крушит все на пути своем,
спрыгнул в кипящий водоем.
Из всех спаслись всего лишь двое.
Он видел — женщина металась…
Он спас ее, затем — мужчину.
Потом слегка передохнул
и снова бросился в пучину.
На судне больше никого
живых как видно не осталось.
Затем смертельная усталость
тут с ног свалила и его.
О, если б знал он спас кого!?

Глава 6

Едва лишь только рассвело,
подуло утренней прохладой,
пловец взял лодку и весло —
взглянуть, что море принесло.
А на рассвете сон так сладок…

Все еще виделась ему
ночная жуткая картина:
гром, вспышки молний и сквозь тьму
на скалы гонит бригантину.
И ни свернуть, ни обогнуть.
Безумная слепая сила.
Он мог бы тоже утонуть,
но все-таки решил рискнуть —
Судьба о помощи просила.
Ему надежду посуля,
к нему взывала: «поскорее».

Вот этот остов корабля.
Две мачты, сломанные реи
и хаос из тросов и вант,
обломков, будто рук простертых,
и парус, словно аксельбант
с погона, свешивался с борта.

Пловец осматривал «трофей»
от срезанной кормы до юта.
Теперь тут было царство фей
морских, сновавших по каютам.

Обследуя сухой район,
он среди брошенных предметов
нашел шкатулочку с секретом,
а в ней знакомый медальон.
Был медальон с его портретом.
Портрет тот, вправленный в топаз —
искусная миниатюра,
подарок той, кого он спас.
(Судьба уж не такая дура.)

Как обезумевший Кащей
среди несметного богатства,
касался он ее вещей,
свершая будто святотатство.
Ее наряды — «бабьи тряпки»,
от панталонов до чулок
он складывал, сгребал в охапку
и тут же относил в челнок.
Его немного задержало
лишь обстоятельство одно:
нашел он место, где лежали
запас продуктов и вино.
Он прихватил еще и утварь
столовую — не пропадать же зря.

Как долго длилось это утро.

Когда растаяла заря,
он возвратился. Гости спали
после пережитых невзгод.

Прошло шесть месяцев и год
с момента как они расстались.

Отшельник наш перетаскал
багаж туда, где все хранил он.

Друзья! Поднимем же бокал
за избавленье Даниила.

Потом мы будем вспоминать
уроки разоренной Трои.
Уж всем не терпится узнать,
как поведут себя герои .

Итак, друзья, замкнулся круг.
Когда опасность миновала,
спаситель и соперник-друг
и добродетельный супруг
вновь рядом оказались вдруг.
Судьба им новый шанс давала.
Аделаида ликовала –
ее любимые с ней, здесь.
Она усердно подавала
им экзотическую снедь.

Мужчины, сидя за столом,
вели беседу: о былом,
недавнем и о настоящем.
— Считали все тебя пропащим.
Зачем же так ты поступил,
сбежал вдруг? — сетовал Платон.
Жена журила ему в тон.
— Но я вину ведь искупил, —
отшучивался Даниил.
Платон шумел: «я не забуду,
ты — рыцарь, настоящий друг»
И с грустью тот подумал вдруг:
«Считает рыцарем Иуду».

А дело состояло в том,
(О чем пока не знал Платон),
когда свирепый ураган
крушил корабль, обрывок троса
ударил мужа по ногам.
Тот опрокинулся. Спиной
скользнул как с горки ледяной
вниз с деревянного откоса.

Подхвачен мощною волной,
он потерял жену из вида.
А в этот миг Аделаида,
увидев тонущего мужа,
почувствовала дикий ужас.
Надежда потерпела крах.
Преодолев животный страх
супруга ринулась в пучину,
тому любовь была причиной.
То ль серафим, то ли мужчина
супругу вынес на руках.
И в хижину занес, укрыл,
и выбежал как угорелый.
Но все же дама рассмотрела —
ее спаситель был без крыл.

Его б спросить, но не успела —
вокруг гремело и скрипело,
в ушах стоял и свист, и звон.
Усталая она забылась.
И тут вдруг чудо к ней явилось:
проснулась – рядом с ней Платон

Лицо у женщины лучилось,
а воздух острова пьянил.
Но что такое приключилось?
За что их друг себя винил?

Мы Вам подробно описали
сюжет про роковую ночь,
и как тонули, как спасали…
Но кто-то должен был помочь
в делах житейских Даниилу —
свезти на берег провиант,
снять до штормов. Платон без силы
лежал теперь страдал от ран.
Распухли голень и колено.
Ну, словом, барин занемог.
Его Прекрасная Елена
прямо таки сбивалась с ног.
Сбирала травы. Уж мотались
они вдвоем как муравьи…
Не раз она сказать пыталась
всю правду о своей любви.
Она ждала, но друг учтивый,
являя рыцарства пример,
не проявлял инициативы.
Ну, словом, как слепец-Гомер
не замечал ее страданий
«Ведь он же знал, ведь знал о них
пенек бесчувственный, ах Даня,
ты знал, что я люблю двоих»

Давно над ним «сгущались тучи»,
и вот уже просвета нет.
«Скажи, за что меня ты мучишь,
столб бессердечный, столько лет?»
«Он мной играет и доволен».
Но раз, взглянув ему в глаза,
вдруг обмерла: «ты тоже болен!» —
сказала, что могла сказать.

Они стояли в темной чаще
под кроной дерева. В бреду
она шептала: «Друг пропащий,
я знала, что тебя найду»
— Напрасно, любушка, напрасно
судьбу ты вверила попам.
О, Боже мой! Как ты прекрасна! —
Данил припал к ее стопам.
Он пребывал во власти плена
ее чарующих очей.
О, сколько сумрачных ночей
провел, Прекрасная Елена,
на острове бедняк-беглец
пока увидел наконец …

Он лобызал ее колена.

Она смеялась и игриво
трепала, теребила гриву:
«Мой ненаглядный, мой хороший!
Как долго я тебя ждала!» —
и Даниила обняла.
Давно такой бесценной ноши
он не держал в своих руках.
—Послушай, миленький, послушай…
Признания ласкали уши,
а души плыли в облаках.
Она шептала: «милый мой,
ты моя боль и сердца рана.
Я верила в свою звезду.
Я знала поздно или рано
а все равно тебя найду.
И наконец-то отыскала.
И никому я не отдам…»
Смотрела молча, как искал он
где тайна прячется у дам.
И трепет губ, как крыл порханье
слились тотчас в одно дыханье.
Словно большой мохнатый шмель
что над медовою лоханью
кружил, цветов вбирая хмель,
он упивался щедрой данью,
обряд священный совершал,
от плода райского вкушал.

Сердца их радостно стучали.
И думали они о том,
как счастье вместе повстречали.
Цветы и травы их венчали
на этом береге крутом,
Земля и небо, эти тучки
и этот маленький ручей,
сбегавший по отвесной круче,
и свет божественных очей.

О нет любви запретной слаще.
И грех любовников пьянил.
Отлучки становились чаще.
Они в лесной встречались чаще.
Неискушенный Даниил
вдруг ощутил себя мужчиной.
Мало-помалу созревал.
И даже к мужу ревновал
«Голубку» и не без причины.
Когда Платон магнитным взглядом
к себе притягивал жену,
ему с языческим обрядом
скулить хотелось на луну,
бежать, крушить крутые скалы,
иль жемчуг доставать со дна,
когда соперника ласкала
законная его жена.
Желанье прочитав в их лицах,
страдая словно мальчуган,
он оскорбленный шел молиться
своим языческим богам.
А иногда и так бывало:
еще горячая от ласк
супруга ложе покидала —
«дворец» меняла на «шалаш»

Данила расставлял капканы
на подвернувшуюся дичь.
Жена лечила мужу раны.
И веселел Платон Кузьмич.
Но жили все как на вулкане.
Чтоб сердце женщины постичь,
философы корпят веками.

Супруг в сомненьях пребывал.
Пока не покидал лагуны.

Жену ж его околдовал
вид здешней флоры и фауны.

Болезнь наскучила Платону.
Однажды одолев подъем,
он перебрался вниз по склону.
Там обнаружил водоем,
сиявший голубиным оком
на фоне выступавших скал
и серебристого потока,
который лентой вниз стекал.
Его губительные чары
словно предательские сны.

Как и Платон оскорблены
мы видом обнаженной пары.
Но факт есть факт. И в тот же миг
эту прекрасную долину
вдруг огласил ужасный крик,
принадлежавший «исполину»,
грозившемуся оторвать
орудье преступленья вору.
Нас не могла не волновать
эта суровость приговора.
Утратив самообладанье,
расстроенный Платон Кузьмич,
прервал счастливое свиданье.
Он издавал военный клич.
Он, потрясая кулаками,
Кричал: «Она моя жена!»
Ведь ревность, как бутыль вина,
всех может сделать дураками.

Нет, муж накажет подлеца,
хотя не помышлял о мести.
За самку бились два самца
открыто, по закону чести.
Гремит военная музыка.
Они — соперник и супруг
уже сошлись в бою и вдруг
оба опешили от крика:
«Остановитесь, стойте, звери!
Что вы творите, господа?
Умрете вы – мне никогда
не пережить такой потери.
Причина кроется во мне.
Вы ведь нисколько не повинны,
что я люблю вас наравне.
Вы — сердца обе половины.
Коль на край света заманя,
Фортуна так уже решила,
убейте лучше уж меня…
(ах, если б я не поспешила)
Берите сабли и…вперед.
Я ноженьки сама раздвину.
Потом пусть каждый заберет
свою другую половину»!

Слова, хлеставшие как плеть,
соперникам бросала в лица.
Ведь раззадоренная львица
и впрямь готова умереть.
Но миром завершилась та
здесь разыгравшаяся драма,
и победила красота.
И торжествующая дама
все ж помирила королей
и крепко их облобызала.
Но кто ей более милей
она им так и не сказала.

И, как и ранее бывало,
едва остывшая от ласк,
она от мужа убегала,
объятья другу раскрывала,
теперь нисколько не таясь.

Пошли сезонные дожди,
и наступил момент однажды.
Даниле, мучимому жаждой,
она сказала: «не ходи,
снаружи холодно, не так ли? —
спросила мужа исподволь.
И аргументы все иссякли.

«Ну что же, душенька, изволь» —
сказал супруг — «все люди братья»,
обескураженный затих.
Аделаида в тот же миг
раскрыла нежные объятья
Тотчас и мужу и «пажу».
Ну что на это я скажу?
Хоть не похож я на ханжу,
но это все ж не по закону,
коли два мужа у жены.
Надрать бы ж… Купидону.
Да, не подсудны будем мы
в житейской этой круговерти,
спасем любовь свою от смерти
и … добродетельной чумы.

Эпилог

После такой веселой ночки
уж не осталось и следа
от их сомнений. Господа,
давайте выпьем по глоточку.

Предчувствую в умах броженье.
Один сочтет, что повесть — вздор.
Другой — подобного не видел.
Иначе бы сказал Овидий.*
А вот товарищ Пифагор*
уж пресечет любые споры:
коли у палок есть концы,
но нет связующей опоры…
Судить о прочности фигуры
могут не только мудрецы,
жрецы и знатоки натуры,
но и зеленые юнцы.
А чтобы спор их рассудить,
мы обратимся к пирамиде.
Хеопсу не пришлось бродить
в потемках как Аделаиде.

Ведь кто в своих желаньях тверд,
тот не страшится злого гласа.

Меж тем «семью» взяла на борт
мимо идущая пинаса.
Взяв свои ценности и кассу,
супруги прибыли в Нью-Йорк.
Оттуда паровой корвет,
(теперь машина стала модой)
разочарованных «свободой»,
привез героев в Старый Свет.

Как долог был их путь в сераль —
не будем «раздувать кадило»,
но протестантская мораль
союз их тоже осудила.

И где же тот любезный край,
на нашей карте обозначен.?
Париж – вот тот пьянящий рай,
в котором их уж ждет удача.
Они направились в Париж.
Но в «Европейском Вавилоне»
пробиться в светские салоны,
как и в «Туманном Альбионе»
влюбленным не пришлось, увы, —
вновь стали жертвами молвы.
В вертепе мерзости поди ж
всего дороже был престиж.
Престиж наложниц и шутов,
попов, скрывающих под рясой
порок, а здесь точащих лясы
об отпущении грехов.
И есть ли уголок приветный,
где можно обрести покой ?
А где как не в своей деревне…
Тогда в Москву, в Москву, домой.

Кузьма Петрович в мир иной
уже смотрел слабевшим оком.
Не мог смириться он с пороком.
И вот — за каменной стеной.
Ничто не вечно под луной.

И горько плакали старухи,
уж больно ласков барин был.
Потом ходили даже слухи,
что он и барыню любил,
что приставал де к молодухе.
Но это же конечно враки.
Там где-то в глубине души
и проявлял вниманья знаки,
Но вывод делать не спеши,
и зря конечно не греши,
что «эта ведьма» всех пленила,
и что живет, мол, неспроста
тут этот бесов сын Данила,
который говорил с ней мило
и целовал ее в уста.

Но в доме жизнь текла спокойно.
В согласии живут друзья.
И вот пополнилась семья —
супруга принесла им двойню.

Ах, этот резвый Купидон!
Своей придумкой притомил он.
Сын первый — вылитый Платон,
второй же — копия Данила.
И до чего ж они милы,
два этих толстых карапуза.
Забыты танцы и балы
ради прелестного союза.
А треугольники прочны
Тем, что в них есть ГИПОТЕНУЗА.

Конец

декабрь 2007год

ВАДИМ РОСИН

ПРИМЕЧАНИЯ

с. 1 — Фемида -в греч. мифологии богиня правосудия

с. 3 — Alea jakta est (лат.) — жребий брошен. Фраза, произнесенная Юлием
Цезарем В 49г. до н.э. во время Гражданской войны
Он вопреки запрещению сената перешел через реку Рубикон и овладел Римом

с.9 — дочь Зевеса(Зевса)—Тихо, богиня ночи.
Зевс Громовержец—бог неба ,властелин Олимпа (обители богов)

с.9 — Симплегады,—скалы на входе в Черное море, согласно античной легенде
они расходились и сходились ,губя проходившие через пролив корабли—
Ворота Ада.

с.10 — Иллион (Троя)—древний город-государство(тер. совр. Турции)
соперник Греции. согласно легенде сын троянского царя Приама
Парис выкрал жену царя Спарты Менелая Елену(дочь Зевса и Леды),
из-за чего ,якобы ,началась Троянская война продолжавшаяся 10 лет
и завершившаяся гибелью Трои ( Х1в. До н. э.)

с.10 — ахейского(др. название греков) героя—Ахилла ,сына морской богини
Фетиды и царя Фессалии Пелея Убив Гектора (брата Париса)он сам пал
От стрелы ,пущенной Парисом в единственное уязвимое место на теле Ахилла –
Пятку(«ахиллесова пята»)

с.11 — талантом Софы,—греческая поэтесса Сапфо(Сафо),жившая в V111в. до н.э.
на о-ве Лесбос.В своем салоне(школе)она обучала девушек поэзии, танцам, хорошим манерам ,отвергая ухаживания поклонников ,она охотно принимала и разделяла любовь
своих почитательниц среди учениц.

с.12 — Тристан, — герой среднев. франц. Романа «Тристан и Изольда»,
рыцарь, влюбленный в жену Корнуэльского короля стал жертвой коварства.

с.12 — Ио — возлюбленная Зевса, превращена Герой (его женой) в корову.

с.12 — Леда — дочь царя Этолии, возлюбленная Зевса родила от него Елену.

с.12 — Посейдон — бог морской стихии.

с.13 — Моисей — пророк, рожден в Египте, происходил из израильского племени
Левина, воспитан дочерью егип. Фараона, впоследствии вывел евреев из Египта
На землю обетованную. При переходе через пролив Чермное (Красное) море отступило,
а затем вновь сомкнулось, поглотив преследователей-египтян.

с.13 — Одиссей (Улис), — царь Итаки, герой Троянской войны, его идея «троянский
конь», из-за которого погибла Троя.

с.13 — Калиспо — нимфа, владела островом, на котором долгие годы провел
Одиссей в плену.

с.13 — Сирены — полуженщины — полуптицы, завлекавшие своим пением
мореплавателей и губившие их.
с.13 — Диоген — имеется в виду греческий философ Диоген Лаэртский (1 полов.111в н.э.),
а не Диоген Синопский (1Vв. до н. э.) философ – циник, «гражданин мира», объект многочисленных анекдотов, жил в бочке, ходил средь бела дня с фонарем – «искал человека»

с.13 — Карфаген — город-государство в сев. Африке (терр. Соврм. Туниса).
Основан в 825 г.до н.э. финикийцами, подчинил себе всю Сев. Африку,
Южн. Испанию,Сардинию,Сицилию(кроме Сиракуз), превратился в могущественную державу, соперника Рима. В последней Пунической войне был разрушен римлянами
146 г. до н.э.

с.14 — Катон — римский сенатор, которыйвсе свои речи заканчивал фразой:
«ceterum censeo Cartaginem esse delendem» (цетерум цензео картагинэм эссе делендам)-
впрочем я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен.

с.14 — Калиопа – муза героической поэзии.

с.14 — арканы — полиспасты, устройства для захвата кораблей.

с.14 — Канны — селение в юго-восточной Италии, около которого 2.8.216г. до н. э.
карфагенская армия под рук. Ганнибала ударами с флангов окружила и разбила 70 тыс. армию римлян под руководством Варрона.

с.14 — Сципион — Публий Корнелий Сципион «Африканский», римский полководец одолевший карфагенян в 3 пунической войне и разрушивший Карфаген. В 146г. до н.э.

с.14 — Геракловы столбы — Гибралтарский пролив.

с.15 — Гуру—учитель (инд.)

с.16 — на о-ве Святой Елены последние годы жизни (1815—1821гг) провел
Наполеон Бонапарт (1769—1821) под охраной англичан после поражения под Ватерлоо

с.19 — Фрегат—3х мачтовый военный корабль.
Пинаса(пинас)—устаревший тип торгового судна
Шхуна—парусное судно ,имеющее от 2х до 5ти мачт с косыми парусами
Барк — 3х-4х мачтовое парусное судно
Клипер—быстроходное высокоманевренное парусное судно (3-4 мачты )
с острыми обводами и развитой парусностью.

с.19 — клипер «Кати Сарк»—лучшее достижение мирового парусного судостроения,
построен в 1867г англичанами, прослужив верой и правдой своему Отечеству
был списан и продан португальской кампании, использовался как сухогруз ,
перевозил даже уголь.
клипер «Фермопилы» — конкурент «Кати Сарк», построен на 2 года позже , но
уступал К.С.в скорости и маневренности.

с.19 — подвиг скромного Ферейро — в годы 1 Мировой войны «Кати Сарк», ходивший под флагом Португалии (союзница Англии) услышал сигнал бедствия- SOS .Немецкая подлодка торпедировала английский корабль, который стал тонуть. Никто не решался подойти и только «Кати Сарк» откликнулся на призыв.
Однако взять всех на борт он не мог, тогда экипаж тонущего судна предпринимает беспрецедентное решение: пускает вперед молодых. Когда перегруженный клипер отчалил, с тонушего корабля послышалось троекратное «Ура», после чего он пошел ко дну. Клипер, отражая беспрерывные атаки немцев доставил моряков в английский порт.
Правда сам капитан Ферейро при этом погиб.

с.20 — трубконосые качурки — птицы из отряда буревестников.
Существует 4 семьи: альбатросы, собственно буревестники, качурки и ныряющие буревестники
размах крыльев у этих птиц 4,5 метра

с.20 — гафель — поперечный рей для крепления косого паруса ,спуска и подьема флага.
шкот — снасть для управления парусами.

реи — поперечные брусья на мачтах , на которые крепятся паруса.

грот – марсель —2й и 3й паруса (снизу) на грот-мачте.

с.29 — Овидий — Публий Овидий Назон (43г до н.э.—ок.18г. н.э) — римский поэт, писал любовные элегии, автор «Метаморфозы» (мифологич. описания о превращении богов и людей в животных).

.с.29 — Пифагор,-(V1 в. до н.э.) — греческий ученый, философ, математик.

Г. Симферополь 2008 г.

Use Facebook to Comment on this Post

Сказка
Памяти А.С. Пушкина
Пролог

Щедрая моя Отчизна,
Как, не приложу ума,
Ошалев от коммунизма,
Отворила закрома,
Рассупонила объятья
Проходимцам всех мастей.
Тут и пишущая братия —
Спасу нет от новостей.

Расплодились «очевидцы»
И пророки, колдуны,
Экстрасенсы, ясновидцы
И астрологи-вруны.
Пожелай оздоровиться —
Эскулапов полстраны.

Прорицательница Ванга
Насквозь видела нутро
Без рентгена и без «шланга».
Колдуны ж простого ранга:
Бабка Стеша, дед Петро,
Тоже ведь не лыком шиты,
не единым хлебом сыты,
вылечат они что хошь,
ты давай плати им только.

Есть целительница Ольга
И Цвигун, она ж Христос,
воплощенный в образ Девы.
Мир увидел наяву
Богоявленную Деви,
порожденную в хлеву,
в анархическом бедламе
перестроечной поры.
Сатанинские пиры
Стали важными делами.

Да осилит путь идущий.
Если хочешь быть здоров,
Загребай в святые кущи,
Дальше в лес — там больше дров.

Только знай, гляди уж в оба,
Выбирая докторов,
Положись на Павла Глобу —
Флагмана «профессоров».

В зеркалах, кофейной гуще
Виден след иных миров,
Смысл вечного движенья,
Голубая высь и дно —
Высшей тайны отраженье,
Знать чего нам не дано.

1

«Свет мой, « зеркальце», скажи,
да всю правду доложи»,
кто я есть на самом деле.
Нагадала мне карга,
Что женюсь на той неделе
И наставят мне рога.

Говорит, писали в прессе,
Что женюсь я на принцессе.
Будто даже ей был знак,
Что де стану я приймак.

Врала курва без смущенья
Мне, что было сообщенье,
Будто в речке Потомак
Утонул Алан Чумак.
Ну же горе, ну беда!
И чего полез туда?
Но осталась, слава богу,
Заряженная вода,
Причащайтесь понемногу.
Пейте воду, господа.

Жаль вот только не в России
Протекает Потомак
А принцесса Серафима,
Говорит, так просто смак:
Губки алы, очи сини,
На башке волос копна,
И пригожа и умна,
И стройна как антилопа,
Только больно уж черна
Дочь Мангусты эфиопа,
В шоколаде эскимо.

Черный принц, учась в МГИМО,
Встретил молодую диву,
Аспирантку МГУ,
Нравом кротку и красиву.
И такое рандеву
Этот принц счел добрым знаком,
Не теряя часу, хлоп —
С дивой той законным браком
Сочетался эфиоп.

Аспирантка молодая,
Долг супружий соблюдая,
Девять месяцев спустя,
Родила ему дитя.
Слава Господу Иисусу,
Дочка всем пришлась по вкусу.
Полных девять фунтов весу
И нормальная длина.
Настоящая принцесса.
Только больно уж черна.
Губки алы, сини очи,
А сама чернее ночи.
Будто бы под солнцем Юга
Серафима рождена.

Глаз ее голубизна
Словно подняты со дна
Океана два жемчуга,
Кои северная вьюга
Принесла, сорвавши с луга,
Из рязанской стороны
Щедрой матушки России,
Будто бы в озерах синих
Отражался свет луны.

Время шло. Холил, лелеял
Принц свою жену и дочь,
А «египетская ночь»
Стала вроде бы светлее.
Эфиоп давался диву.
То поглядывал на Диву,
То бросал он нежный взгляд
На «молочный шоколад».

В доме не бывало скуки.
Жизнь прекрасна и полна.
Принц грызет гранит науки
Как хорек, не зная сна.
Вместе с ним жена пыхтела —
Изучала диамат.
Время пулей пролетело.
Принц стал важный дипломат.
Он справлялся без натуги.
Но, однако, ни на шаг
Без красавицы супруги,
Звал король какой иль шах.
Дочь наяривала фуги,
Уж умна не по летам.
В доме не было прислуги,
Всяк все в доме делал сам.

Принц служил своей Отчизне
Уж на советь, не за страх,
Ведь советский образ жизни
Он впитал на тех порах.

Полетал по белу свету
Он с красавицей женой
Вроде ястреба-корвету*,
Что играет в смерть с волной
Словно в русскую рулетку,
Но пришел черед, изволь,
Окочурился король.

Принц поплакался в жилетку
Верной спутнице-жене
Взял дочурку малолетку.
И поехали оне:
Он — наследник плоть от плоти
И семья, на самолете
Ко родимой стороне.

2.

Отбыл к Господу Селастий,
Со святыми опочил,
И корону — символ власти
Госсовет страны вручил
Сыну — принцу Мариаму,
В добрый путь благословя.

Сын же тотчас телеграммы
Разослал во все края.

Получил мандат и я
Стать участником «программы»:
Претендентов длинный список,
Снизу царская печать.
(Кто бы стал когда Дениса
Господином величать?)

Я угодника Миколу:
— Расскажи, мол, ты, святой…
— Все согласно протоколу.
Ты же парень холостой, —
Рек в ответ мне старец строго —
Окромя того рожден
Ты под знаком Козерога.
— Но таких ведь миллион.
Ну, родимый, сам подумай,
Не хватал я звезд с небес…
Это старая колдунья…
А ее науськал бес.
Есть достойнейшие типы,
Чемпионов пруд пруди,
Про кого снимают клипы,
Я всего лишь падал с липы…
Мне апостол: «погоди,
Врать мне нету интереса,
Таковой уж звезд расклад,
Вовсе не проделки беса»
— На кой ляд мне та принцесса?
— Да она ведь просто клад.
— Ты еще скажи про губки.
— Я скажу она скромна,
это просто ангел в юбке.
— Ангел? Но она ж черна,-
Говорю ему — ты где, мол,
Видел черную луну?
Черный Ангел это –Демон.
Взять мне демона – жену?
Ты небесный житель вроде,
Так сказать «святая кость»,
Ты ведь знаешь, что в природе
Не бывает черных звезд.
Это только в желтой прессе…
Разве только кто в аду
Видел черную звезду.
Попытать о том бы беса.
А известно ли пророкам,
Как туда я попаду,
К этим диким эфиопам?
Я в пути ведь пропаду.
Есть достойней кандидаты.
Сколько добрых молодцов,
Экстремистов* и артистов,
Музыкантов и певцов.
Вот и шлите им мандаты,
Выбирайте удальцов,-
Бряцал кулаками об стол
Я, доказывал в сердцах…

— «Не тужи»- сказал апостол-
«много проку — то в певцах».
Не резон с пророком спорить ,
Я ,поди, не ретроград.
А пророк мне: «нет преград
Ни на суше, ни на море
Для такого молодца»-
И дает мне два кольца
Также посох—ключ к Востокам.
На вопрос мой: «что к чему?»
Лихо подмигнул мне оком,
Дескать, скоро сам пойму.
И еще мне дал суму.
Лямки на плечи накинул:
«Тут подарки молодым».
И растаял словно дым.
Как пришел, так и покинул.

Закричал я вслед: « постой,
Задержись хоть на мгновенье»
Но в ответ лишь эхо: «…стооой!»
И лишь ветра дуновенье.
Только шелест по щекам.
Крик остался без ответа.
Меня ж будто на край света
Нес какой-то великан.
Словно в сказке иль в кино.

*- экстремалы(авт.)

Без особого труда
Не во сне, не в самолете
Улетаю в никуда
Я на бреющем полете,
Одинокий, в свете молний,
Как гонимый ветром зонд.
От меня морские волны
Закрывали горизонт.
Тучи словно эфиопы
Дружно становились в ряд.
А меня как Зевс Европу
Нес, как Прозерпину в Ад
Влек Аид в свой храм печали,
Плоть живую в царство тьмы.
Неземные силы мчали
В край, в котором нет зимы.
Если верить предсказаньям,
Так распорядился Рок.
Благо ль это? Наказанье
За какой-нибудь порок,
Образ жизни бесполезный?
Я не беден, не богат…
…………………………….
Я летел над черной бездной
Как стремительный фрегат.*
Я глядел с надеждой вниз,
Но там видел только море.
«Все! Конец! Умри Денис!
В неизвестной акватории
Ждет тебя конец печальный,-
Я с тоской подумал вдруг,-
«под оливой или пальмой,
Незадачливый супруг».

Кто послал мне испытанье,
Я не ведал.
В сизой мгле
Показались очертанья
Суши. Я летел к земле.
Как не вспомнить тут Колумба.
В слое серых облаков
Высилась гора как клумба —
Верный знак материков.
В этом океане сером
Из туманной пелены
Выступала пиком terra**
Трепещите колдуны.
Врите Демоны, Химеры,
Кем бы ни был унесен,
Но в одно я твердо верил,
Что был Господом спасен.

*фрегат — морская птица
**terra — земля

3

Оказался я в пустыне.
Море целое песку.
Мусульманские святыни
Нагоняли в грудь тоску
Молодого инородца,
Ничего тут не суля.
Ни травинки, ни колодца,
Что за скудная земля.
Не прожил бы тут и дня я
Без еды и без воды.
Шел я, с грустью вспоминая
Наши крымские сады,
Море ласковое, дали
Необъятной синеву.
Попаду туда?- едва ли,
Даже если доживу.

Так с мечтами о Тавриде,
О превратностях судьбы,
Увидал я пирамиды.
Как их стоили рабы?

Очарован «чудом света»
Коренной великоросс,
Я, как сфинкс тот, ждал ответа
На волнующий вопрос.

Положась на суд Фемиды,
Взор на юг я устремил.
Путь указывали «гиды» —
Камыши и желтый Нил.

И не знаю со стыда ли
Наземь сыпали парчу
Крокодилы, будто ждали,
Когда пить я захочу.

Я смотрел на «изваянья»,
Потрясенный видом слез,
И подумал — мог всерьез
Умереть без покаянья.
Говорят в садах Хусейна
Водится такая дичь.
Уж один лишь вид бассейна
Может вызвать паралич.

Знать не только мудрецами
И роскошными дворцами
Слыл загадочный Восток,
Но и темными делами
И кровавыми пирами,
Подтвердив как мир жесток.

Продвигаясь по Сахаре,
Пить я так и не рискнул.
Глядя ж на рыдавших тварей,
Сам чуть было не всплакнул.

Здесь при видимом безлюдье
Средь песков и скудных трав
Жизнь как всюду. Тот же нрав —
Подсудимые и судьи.
Те же самые законы —
Пауки и скорпионы.
Правы те, кто посильней.
Солнце становилось злей.
Безобразные вараны,
Оседлавшие барханы
Грелись, поджидая змей.

Побывавши здесь однажды
Не забудешь никогда
Край и той дичайшей жажды,
Край, где ценится вода
Даже золота дороже.
«Ратуй-милуй, святый Боже!
Где же ты, спаситель мой?» —
Вспомнил пастыря Миколу
Я, уж чувствуя спиной
Беспощадный этот зной.
Мне бы выпить пепси-колы
Да закушать ветчиной
Опосля прохладной ванны.
Где ж ты, где ж ты, отче странный!
Что мне делать подскажи,
Оброни хотя б словечко.
Ты уж, старче, услужи —
Мне принцесса дорога
И нужна как богу свечка
Или черту кочерга…
Тут я вспомнил про колечки.
Как мальчишка Алладин
Полагал: сейчас поглажу
Их, явится добрый Джин.
Торопливо снял поклажу,
Думал: а пока прилягу.
Выбирая где прилечь,
Заглянул — увидел флягу
И решил ее извлечь.
Тут же сверток. Осторожно
Развернул. Передо мной:
Что такое? Матерь божья!
Ром и сало с ветчиной.
А во фляге «Пепси-Кола»
Я ж здесь чуть не околел…
Угодил святой Никола.
Выпил я и разомлел,
И решил, что жизнь прекрасна.
Доверяясь небесам,
Как попал не знаю сам
На плато горы Атласной.
Выше было только небо,
Аж захватывало дух.
Впереди Аддис-Абеба,
Если посмотреть на юг.
Сзади знойная саванна,
Слева впадина Афар.
Я летел над котлованом,
Как мифический Икар,
Над долиной полной гадов,
Птиц, диковинных зверей,
Мимо горных водопадов…
Я хотел попасть скорей
В замок,где жила принцесса
В башне Старого Дворца,
Чтобы никакой повеса
Не посмел спереть ларца.
В нем доселе от зачатья
Скрыт был от сторонних глаз
Под замком, семью печатьми,
Удивительный алмаз,
Излучавший алый пламень.
Этот драгоценный камень
Высшего продукт творенья
Кабы кто увидеть мог,
Если не лишился зренья,
То уж точно б занемог.
Огненный графит в оправе.
Тут недюженный талант
Нужен, чтобы взять был вправе
Этот черный бриллиант
В триста тридцать три карата,*
Не имеющий цены.
Ни за серебро и злато
Приобресть его должны.
Только силою искусства,
Интеллекта и ума,
И к кому проявит чувство
Африканская Луна.
У кого достанет нюха,
Кто на помощь призовет
Ловкость рук и силу духа,
Тот конечно и сорвет
Гроздь поспевшую малины,
Обрамленную венцом
Не каким-нибудь Челлини,
А божественным резцом.

*1 карат—0,2 грамм

За лазурной гладью Тана*
в сизой дымке от костра
в светлой зелени платана
в блеске белом два шатра
словно папская сутана.
свете солнечного утра
их крутые купола
отливали перламутром.
Что за сила привела
в это место утром рано
кандидата в женихи?
Вижу: свита и охрана,
На костре казан ухи.
Словно где-то в Подмосковье
У красавицы Оки.
Я тут с миром к ним, с любовью:
Так и так, мол, мужики,
Кто дорогу мне покажет
К королевскому дворцу.
Но не тут-то было. Стража —
Пики в ребра, сеть к лицу,
Путь закрыли молодцу.
В ноздрях кольца, а гляделки,
Как у преданнейших псов,
И вращались как тарелки…
Тут на шум их голосов
Из-за шелковых кулис
Самодельного театра
Вышла, словно Клеопатра,
Госпожа. Умри Денис!
Губки алы, очи сини,
На башке волос копна.
Не принцесса ль Серафима —
Лучезарная Луна,
Дочь Мангусты эфиопа?
…и стройна как антилопа.
Но принцесса ведь черна,
Эта лишь слегка смугла.
Вот же подлые писаки.
Сделав кой-какие знаки,
«Клеопатра» отвела
жестом молнии и громы
от невинной головы,
и меня в свои хоромы
пригласила.
«Это вы»? —
я спросил ее по-русски,-
«Серафима, Ваша честь?»,
покосившись на закуски,
коих там числом не счесть.

*Тан—озеро в Эфиопии

— А ты парень видно прыткий, —
Про себя смекнув, она
Мне ответила с улыбкой:
— Эфиопская княжна—
наша дочь, любезный витязь.
Как зовут, пришелец, Вас?
Я назвался.
— Оглянитесь.

Тут увидел я алмаз,
Озарявший глубь палаты,
Несказанной красоты.
Что там серебро, что злато!
Неужели это ты,
Нареченная? О, чудо
Превзошло мои мечты.
Два огромных изумруда
Несравненной чистоты
Свет волшебный излучали
На меня из темноты.
Вы когда-нибудь мечтали
Бездны смерить глубину?

Лик мой сразу стал печален.
Понял, что пошел ко дну
Я от пламенного взора,
От ее змеиных кос.
Два зеленых светофора
Увлекали под откос.
В бездну темную манили
Простодушного юнца.

Уповать к Нечистой Силе
Иль — Всевышнего Творца?
И откуда ждать спасенья
От ее колдовских чар?
Как покорный янычар,
Я хотел стать ее тенью.
Раствориться в неге томной,
Насладиться духом роз,
Приоткрытые бутоны
коих звали в царство грез.
Увлекали на край света
В золотое поле ржи.
Где тут явь, где миражи
В хаосе зимы и лета?
В этом новом «чуде света» —
Жар пустынь и хлад снегов,
Смесь из русских самоцветов
И заморских жемчугов.

На душе моей оковы.
Затуманилось в очах.
Глядя в омут васильковый,
Я запутался в речах.
— О, Прекрасная Елена,
Я твой преданный Парис.
Рыцарь вольный жаждет плена
своего. Умри Денис!

Я сражен был дивным взором
И мелодиею уст,
И покрыл себя позором:
За столом лишился чувств.
А когда очнулся где-то
Далеко от этих мест,
Обнаружил амулет я —
Золотой нательный крест.
Чувства, впыхнув с новой силой,
Грели душу оттого,
Что тот крест она носила
Возле сердца своего.

4.

Эка невидаль и небыль.
Чтоб поздравить короля,
Подались в Аддис-Абебу
И сблизи, и издаля,
Через горы, через реки,
Океаны и моря
Президенты и генсеки —
Все, кто были у руля:
Шахи, визири, премьеры,
Доны, геры, господа,
Монсеньеры, лорды, пэры
Дружно съехались сюда.
Магараджи, ханы, дожи,
Фонбароны и князья—
Все маститые вельможи.
Среди них один лишь я
Был на прочих непохожий …
Не великий, не эстет,
Но жених вполне пригожий.
(Помоги мне, Святый Боже
быть с принцессой тет-на-тет)
…………………………….
Среди прочих благородных
Претендентов без греха
Я ведь самый непригодный
Был для роли жениха.
Как пророчила старуха:
Буду, мол, монарший зять—
Чепуха, ни дать — ни взять.

Сам же царь ни сном, ни духом…
Принимает он гостей.
Град бурлит от новостей.
Он же не ведет и ухом.

Говорят о состязанье,
В коем будет главный приз —
Дочь. Ужели предсказанья
Ясновидящей сбылись.

Эфиопская принцесса.
Разве замуж ей пора?
Раззадоренная пресса
Варит щи из топора.
Ходят были-небылицы
Одна сразу за другой.
А тем временем к столице
Потянулся люд честной.
Увидать хотят царевну,
Поглазеть на женихов.
Едут, едут в город древний
От сохи и от станков.
Что народу нужно: хлеба,
Ну и зрелищ жаждет он,
И гудит Аддис-Абеба
Словно старый Вавилон.

Государь пал было духом.
Он не знал как поступить.
Ведь покой нельзя купить,
Он чесал себя за ухом,
Думал, думал. Наконец
Властелин пришел к итогу:
Раз уж так угодно Богу—
Серафиму под венец…
И монарх под гром фанфарный
К общей радости дельцов
Созывает мудрецов,
Замышляет план коварный.

Пред толпою молодцов,
Обладателей дворцов,
Обитателей тукулей*
Держит цезарь речь такую:
«Ой, Вы гости-господа!
Вам, друзья, мы очень рады,
Все Вы жаждете награды,
С тем и ехали сюда.
Но вот что ни говори,
Лишь один предмет услады.
Компетентное жюри
Ценит дух олимпиады.
Дескать, знает, что к чему.
Приз достанется тому,
Кто окажется ловчее
И при том умом блеснет…
Он принцессу и возьмет.

После тех его речей я
Духом и главой поник.
Не про нас то состязанье.
Зря, знать ехал на « пикник ».
Но а как же предсказанье?
Претендентов просто тьма,
И какие… Мне ль тягаться?
Да и стоит ли впрягаться?
Пусть бы выбрала сама.
Ну а если выбирая…
Если мне не пофартит?
Посмеялась ведьма злая ,
Подогрела аппетит.

Я ведь знал уж, чем рискую.
Давеча я видел «приз».
Так что — все, гуляй, Денис.

*тукули –хижины из камыша, обмазанные глин

Но угодник ни в какую.
Знай упорствует : «борись,—
Говорит, — что молодца
Не должны смущать преграды.
Коли жаждешь ты награды,
То иди уж до конца.
Есть нектар «моя семья».
Принимай сию микстуру,
Не гневи, сынок, меня
Тренируй мускулатуру,
Чтобы телом не зачах.
Главное ж лелей надежду»
Он зажег огонь в очах.
У меня открылись вежды.
Укрепил мне старец дух
И уверенность в победе.
Я один стал стоить двух.
И с мечтой об черной Леде
Бегал, лазал по горам,
Вскачь гонял я на верблюде,
Принимал в день по сто грамм
Эликсир в святом сосуде.
Измотав себя в конец
Тренировкой и «отравой»,
Завоевывая право
На свой свадебный венец,
И крепчал день ото дня,
Так что сам Святой Георгий,
Поглядевши на меня,
Оказался бы в восторге.

5.

По цареву указанью
Гром тамтамов и фанфар
Возвестил о состязанье,
И к урочищу Афар
Из окрестных поселений
Потянулись млад и стар
Поглазеть на представленье.

Изо всех сторон стекались
В чудный уголок земли
Посмотреть на апокалипс*…

Люди ехали и шли,
Чтоб оттуда, с гор Атласных
Видеть, как решают спор
Тридцать витязей прекрасных.
А они как на подбор:
Все красавцы, все атлеты,
Каждый стоит одного,
(но такого амулета
нет у них ни у кого).

Женихи вполне пригожи,
Все учтивы и скромны,
Друг на друга тем похожи,
Что в принцессу влюблены.
Ждут что счастье постучится…
Правда, вот насчет ума
Не могу я поручиться.
Серафима-свет сама,
Драгоценная невеста,
Покорившая сердца,
С помощью задач и тестов
Распознает мудреца.

Но пока нужна лишь сила.
Тут угодник, осеняя
Крестным знаменем меня,
Мигом превратил в Ахилла
Волновался, как и все я,
Начиная первый тур.
Лук и стрелы Одиссея
Для устойчивых натур,
Крепких телом, сильных духом,
Каковы способны враз
Пролезать в верблюжье ухо,
Попадать вороне в глаз.
На арене три мишени,
А в колчане три стрелы.
Таково было решенье
Королевского жюри.

*-апокалипсис (греч.) – библ. — откровение

Взор орлиный, глаз совиный
И железная рука.
Нас осталась половина
После первого «броска»
Уцелевшие не рады —
Дворня (чтоб ей околеть)
Чинит новые преграды
Ради призрачной награды:
Кто — к змее, кто—к тигру в клеть.
Жребий мой — преодолеть
Пруд, где обитали гады.
Был еще и путь другой,
Чтобы мне не стать обедом —
распрощаться с дорогой.
Но влюбленным страх не ведом,
И за Птицей-Счастьем следом
Напрягся как лук тугой,
Зная — смелые не тонут,
В воду бросился тотчас,
Опускаясь глубже в омут
Как искусный водолаз.
Только так (я знал по слухам)
Избежать я мог беды,
Я у тварей плыл под брюхом
Ниже уровня воды.
Я в свою удачу верил,
И едва коснувшись дна,
Пулей выскочил на берег.
Тварь осталась голодна.
Плыть, войти ли зверю в клетку,
Это сможет не любой.
Это как игра в рулетку
Или в спор вступить с судьбой.

Молодцы, не зная брода,
Отказались плыть совсем.
Из влюбленного народа
Претендентов стало семь.

Стало быть итог таков:
Не утратили «оков»:
Сэр Уильям — англичанин,
Янки — Джон, миллионер,
Гамлет — гордый принц, датчанин,
Сен Жермен — французский пэр
и искусный парфюмер,
итальянский граф Лучано,
очень мудрый грек – Гомер;
И покорный ваш слуга,
прибывший с брегов Тавриды
прямо к черту на рога.
Оставалось три шага…
Да свершиться суд Фемиды.
Это ведь совсем немного —
сотню метров проскакать
на спине у носорога.
(Нам то ведь не привыкать)
Без поводьев, без уздечки,
Без подпруг и без седла.
Только екнуло сердечко:
«До чего ж, любовь, ты зла!»
Вся надежда лишь на Бога.
Чему быть — не миновать.
Рисковать так рисковать.
Я взглянул на носорога.
Зверь помчался на меня.
Я бежать искал предлога
с «грозной линии огня».
Лютый страх сковал меня.
Смерть была неотвратима.
Я весь съежился, ослаб,
раскорячился как краб.
Прощай, душка Серафима,
золотая стрекоза,
не распущенная роза…

Я взглянул ему в глаза —
он застыл как от гипноза,
предо мной главу склоняя…
«Покорила» моя поза?
Я вскочил как на коня,
вихрем полетел по кругу
тотчас, голову сломя.
Разбегались с перепугу
люд и царская родня.
……………………..
………………………
Солнце скрылось за горою.
Потемнели облака.
Из сражавшихся героев
оставались три «штыка»,
может и не самых сильных,
получить желавших приз:
Сен Жермен и сэр Уильям,
ну и ваш слуга Денис.
Янки славный путь проделал,
«пел» со всеми в унисон,
но споткнулся о родео
славный мистер Ричардсон.
Хлопнув виски полстакана,
распрощался он с мечтой.
Вслед за ним и граф Лукано
под знамена Ватикана
удалился в храм святой.
Афинянину Гомеру
не пришлось продолжить спор.
Ухватив за хвост химеру,
сам он был не очень скор.
Принцу Гамлету, как греку
оставалось сожалеть.
Носорог их скинул в реку.
Смелый принц, входивший в клеть
в бой вступить со снежным барсом,
все сумевший одолеть,
третий тур закончил фарсом.
Не утратив благородства
и не потеряв лица,
пожелал он всем бороться
до победного конца.

Бросив взор на Серафиму,
Возвращались в отчий кров:
Грек к своим богам в Афины,
Джон в Техас доить коров.

Главный колесничий Феба
выпрягал уставших кляч,
завершавших путь по небу…
Над ночной Аддис-Абебой
распахнул свой звездный плащ
Всемогущий наш Создатель,
усыпив свои стада.
В недрах вечной благодати
зрела черная беда.
В этом темном сонном царстве,
«Света луч» боготворя.
Мы не знали о коварстве
Эфиопского царя.

Все доверились Фемиде,
чтобы счастье обрести.
А владыка спал и видел,
чтоб еще изобрести,
нас со света извести.

В споре жестком преуспели
трое удалых парней.
Но чем ближе было к цели,
было тем еще страшней.

6.

Над утесами вставала
Краснощекая заря.
Черни рожи умывала
Чистым светом янтаря.
Взор мой Птицу-Счастье ловит,
Молит: «выбери меня!»
Эфиопский царь готовит
Нам «троянского коня».*
На плато горы Атласной
Перед бездной на краю
В барабане шарик красный
Означает смерть мою.
Победит ли самый смелый,
Здесь дано решать Судьбе,
Кому выйдет шарик белый —
Безразлично голытьбе.
Толпы черни жаждут чуда.
Казни им милей, чем хлеб.
Коронованный Иуда,
Он в своей любви ослеп.
Смерть уж в воздухе витает.
Жду, когда пробьет мой час.
По округе – глашатаи…
Кто помолится за нас,
Кто поможет в этой битве,
В состязании с Судьбой?
Да услышит ли молитвы
Господин наставник мой?
Участи своей герои
Ждут — победа так близка.
Три огромных мужика
Место лобное готовят.
«Буря мглою небо кроет»,
а за грудь берет тоска.

День проходит в ожиданьи.
Тут довольно жарко днем.
Путь к любви – через страданье.
Сама жизнь – игра с огнем.
Царь Мангуста выжидает.
Отдавать невесту жаль.
К вечеру жара спадает.
Заслонилась дымкой даль.
Через серую вуаль
Бездна смерти к себе манит.

* — троянский конь — изобретение греков, которые после многолетней безуспешной осады
Трои, решили преподнести троянцам сюрприз – деревянного коня,
Внутрь которого поместили воинов, те открыли ворота, после чего Троя пала.

Барабаны. Эшафот.
В споре выиграет тот,
Кто Судьбу свою обманет.
Может и не самый сильный.
Первым оказался брит,
Несравненный сэр Уильям.
Он пострижен и побрит,
Чересчур серьезный вид
К этой драме водевильной.
Подошел, лишь чуть помешкав,
И под ропот голытьбы
Красный шар извлек. С усмешкой
Принял он удар Судьбы.

Чернь ему рукоплескала,
От избытка чувств визжа.
………………………….
Перед бритом два бокала
С кровью крысы и шакала,
Там же вилка, два ножа.
Выбирайте наугад….
На закуску мелкий гад:
Блюдо из хамелеонов,
Из личинок и жуков,
Тут рагу из скорпионов
И змеиных языков.
Первосортные медузы,
(если кто глазами слаб),
несколько прелестных жаб
(вероятно для француза).
Блюдо из змеиных жал —
Исключительное яство.
Это ценное лекарство
Про запас монарх держал,
Так как он принадлежал
К категории тиранов,
Кто просчитывают ход
По рецептам Талейрана,
Тьера и других господ.
Государево служенье
Не выносит суеты,
И монарх, идя в сраженье,
За собой не жег мосты.
Выбирая свои тропы,
Был в решениях не скор.
Он и с женихами спор
Вел с оглядкой на Европу.

Наступил черед милорда.
Обаятельный француз
Шел решительно и твердо…
Красный шар…И гул восторга
За него сменила грусть.
Говорили, что намедни*
Сен Жермен был половчей.

*- недавно, накануне

Оставался я, последний.
Красноватый свет лучей
Заходящего светила
Озарял собой уныло
Весь собор и палачей.
Где ты мой наставник милый?
Как мне избежать капкана?
(Я подумал про «каргу»,
про рагу из тараканов)
дай мне крылья – я сбегу…
Тут меня вдруг осенило.
Разгадал я суть коварства,
Смысл чудовищной игры:
«Он скорей отдаст пол царства…
Там все красные шары…
Всех уже оставил с носом
Хитроумный господин.
Будь я не великороссом…»
Вынул шарик я и бросил
В пропасть, вызвав шквал вопросов.
Оставался шар один.
А какой? — всем станет ясно,
Стоит лишь его извлечь.
Был последний шарик красный,
И гора свалилась с плеч,
А на них легли пол царства
И с принцессою младой.
Да! А новые коварства
Шли своею чередой.

Царь, печась о юной Леде,
В деспотизме преуспел.
О моей узнав победе
Властелин рассвирепел.
Он велел собрать ученых
Мудрецов-профессоров.
Как он в гневе был суров.
Допустить, чтобы «зайченок»
Лопал с царского стола,
Его гордость не могла.
Рубит древо не по чину,
Нарушая ход вещей.
..Кушать сладкую дичину
вместо кислых русских щей?
До чего же они падки
На богатство, стервецы.
Зная царские повадки
Пригорюнились отцы.
Все препоны и рогатки
Одолели молодцы.
Стойко выдержали пытки,
Надо должное воздать…
А последний самый прыткий,
Ишь сумел ведь разгадать
Наши хитрости с шарами.
Царь стал думать и гадать,
Как принцессу не отдать.
«Одарить его дарами
Обещанью вопреки.
Вместо сердца и руки
Ясноглазой шоколадки»
Властелин в слепом припадке
Даже весь позеленел.
Мудрецам же повелел
Всем придумывать загадки.
Цезарь требовал, шумел,
Чтобы этот «перец гадкий»
Отгадать их не сумел.

Верны царскому приказу
Мудрецы засели сразу
За таблицы, словари,
Сто томов энциклопедий.
Все премудрое наследье
Изучали фарисеи
От зари и до зари:
Манускрипты, фолианты,
Шопенгауэра, Канта,
Лета жития святых…
Рыли, лущили и грызли…
Сотни разных светлых мыслей
Гениальных и простых,
Сотни каверзных вопросов
Накопали в словарях,
Чтоб прогнуться перед боссом,
А меня оставить с носом.

7.

Над седой Аддис-Абебой
Встала новая заря,
Разрумянилась в полнеба.
Вышло солнце,Озаря
кумачом сады и пашни.
Дочка грозного царя
С высоты дворцовой башни
Из окна смотрела в даль,
И в глазах была печаль.
Невзначай взглянула вниз,
И увидела: «Денис?!»
Лик ее был чист и светел.
Я улыбкой ей ответил.
Мне как будто в сновиденье
Вдруг явился с высоты
Чудо-ангел наслажденья,
«Гений чистой красоты».
………………………….

Сквозь туманность Андромеды,
Реки Млечного пути
Добрый дух сумел найти
Шелк для знамени победы.
…………………………….
Вот стою я перед стягом
В красном зале во дворце,
Я в единственном лице
Перед всем ареопагом.
Здесь собрался высший свет:
Главы, важные вельможи,
Государственный Совет
И жюри, и гости тоже,
Царь с царицей в своей ложе
В зал глядят из-за кулис.
Два лица — два цвета кожи,
Будто ночь и день сошлись
Волей Господа смешались
Воедино тьма и свет.
Испытанья завершались.
Предстояло дать ответ,
Верное найти решенье
На «продукт кровосмешенья»:
«Кто в свой век умами правил,
прививал изящный вкус
и на целый мир прославил
сам собой Святую Русь.
Кто из русских эфиопов
Не украдкою, как зверь,
А вошел достойно, в дверь
Триумфатором в Европу?»

Это детская забава.
«Речь идет,- я отвечал
О потомке Ганнибала,
Он — «начало всех начал».
Что сказать? — велик Тургенев.
Также как богат Морган,
Так и Пушкин — русский гений,
Поэтический орган».

После этого ответа
Я любовь к себе снискал,
Ибо чтили здесь поэта.
Зал ему рукоплескал.
Лишь царю было не сладко.
«Хорошо, — судья сказал,-
вот еще одна загадка
(в напряженье замер зал):
«Он пространством бесконечный,
Жив движеньем вещества,
Ходом времени предвечный.
Целый мир – его паства.
Он повсюду средь живущих,
Но как дух не исследим,
Многорукий, вездесущий,
Многолик, но все ж один».

Судьи смотрят — лица строги,
Им ответ необходим.
— «Вероятно речь о Боге
здесь идет, мой Господин!»
И вторым ответом тоже
Все удовлетворены.
Я следил за царской ложей.
Ясны очи у жены
Эфиопского монарха —
Две волшебные луны
Загорелись вдруг азартом.
А глаза у Серафимы —
Две звезды под балдахином —
Были радостью полны.

Нет, надежда не погасла,
На войне как на войне.
Мудрые слова как иглы,
Колят глаз и сердце мне:

«В мире нет его длиннее.
Ни души в нем, ни лица.
Это слово не имеет
Ни начала, ни конца,
У него нет и творца.
Это не имеет веса
И простой величины,
Но такого нет повесы,
Кто б не знал его цены.
Это вовсе не мешает
И не видимо для глаз,
Создает иль разрушает
Все, не спрашивая нас».

Вот загадка. Шли минуты.
Я же их не замечал.
Мозг работал как компьютер.
Ожил зал, но я молчал,
Думал, напрягая темя,
мне казалось, битый час.
Буду посрамлён сейчас…
Да, уже выходит… «ВРЕМЯ!!!»
Нет конца и нет начала,
Нет ни веса, ни цены,
Нет ни дома, ни причала,
Ни детей и ни жены…
Нет от времени лекарства,
Коль попал к нему в капкан.
Рушит горы, рушит царства,
Как проснувшийся вулкан.
Посыпает главы пеплом,
Погружает все во тьму.
И рождением и смертью
Мы обязаны ему.
Равнодушно и бесстрастно,
Как могильная плита.
В мире все ему подвластно:
И Любовь, и Красота…»

Загудел зал, словно улей.
Рядом с «блеском янтаря»
Я увидел, как сверкнули
Очи грозного царя.
Судии листают рьяно
Кто конспекты, кто «талмуд»,
Угодить хотят тирану,
Оградить от нервных смут.
У придворных жизнь собачья,
Царь велит — ты хоть умри…
Решены все три задачи.
Царь же счет ведет иначе:
По нему — осталось три.
Только развести руками…
Но не надо вешать нос.
Вот, что значит жить с волками

Задают еще вопрос:

«Что содержит лед и пламень
Что прозрачно как хрусталь,
То она тверда как камень,
То холодная как сталь,
То, закрыв собою небо,
Посылает грозный знак,
То одаривает негой
И животное и злак.
Хочет — оживляет рощи,
Скверы, парки и сады…»
-Нет,- сказал,- загадки проще,
Как и формулы воды.
Дорога она в пустыне,
В бане — исцеляет нас,
На морозе лютом стынет,
Превращается в алмаз.
На вершинах гор высоких
Там, в родимой стороне,
И тотчас же в тишине
Я услышал вздох глубокий:

«Что как ветра дуновенье,
словно буйная весна
вдруг лишит в одно мгновенье
нас и разума и сна?
Что так сердце нам тревожит,
Забирает наш покой
И казнит своей рукой,
Всё же нет её дороже?»

Голос исходил из ложи,
Там, где царская семья.
Чистый голос был похожий
На журчание ручья,
Что течет в «Долине Сказок»,
Среди зелени лесной.
Вдруг повеяло весной.
Я зашелся от экстаза.
Как шагреневая кожа
Сжалась, съежилась душа
До размеров царской ложи.
До чего же хороша
Эта Дива – примадонна.
Шея, лебединый стан…
А душа ее бездонна,
Как Великий Океан.
Видя, как младая Леда
На меня метнула взгляд,
Понял я – близка победа,
Проглотив тот сладкий яд
Переполнившего чувства.
Голова упала с плеч,
Будто мне в кровать Прокруста
Предстояло тотчас лечь
Я взошел бы на Голгофу
Вместо Господа Христа,
Я б помчал к царю Гороху
В незнакомые места
Лесом, тропками глухими,
Где живут лишь колдуны,
Ради милой Серафимы.
Все мы, если влюблены,
То немножечко безумны.
Ты судьбе не прекословь.
-«Это чувство, друг мой юный,
Называется Любовь!»
Говорят, я очень бледен
Был, когда давал ответ.

«Это наш вопрос последний.
Государственный Совет,
Мудрый властелин Селастий
И законный наш супруг
Вам дают свое согласье.
Будьте счастливы, мой друг».
Так сказала мне царица,
Грозного жена царя.
Так принцесса молодица
Стала мне жена. Не зря,

Эти «ведьмы» колдовали.
Выбор и не так уж плох.
А какой переполох
Был. Три дня мы пировали
И теперь вот

ЭПИЛОГ:

Жизнь текла светло и гладко.
Пил я мед из нежных уст,
Заедая шоколадкой.
Но соперник мой француз
Был галантным кавалером
И искусным парфюмером.

Полюбив цареву дочь,
Он ей вызвался помочь.
Рек, что черная Лилея,
Станет окромя всего
Всех румяней и белее,
Коль послушает его.

Галл ей как по нотам шпарил,
Так она, мол, дорога…
Для нее, де, он обшарил
Все альпийские луга,
Собирая там прилежно
Маков цвет и молочай,
Белладонну и подснежник,
Грациолу, Иван-чай…
Он, вставая спозаранку,
Рвал омелу и росянку,
Тараксакун, астрагал
Собирал ученый галл.
В поисках лечебной глины
Исходил он все долины
И каньоны заодно.
Опускался он на дно.
Из кораллов и растений,
Коим не было числа,
Он готовил мази, кремы
И эфирные масла.

Гостем будучи, алхимик
Сей на свадебном балу
Заморочил Серафиме
Чан, и та ему в пылу
Или скуки ради, в танце
С ним сойдясь лицом к лицу,
Принять несколько сеансов
Обещала наглецу.

Кончив месяц свой медовый,
Чашу я едва испил,
Как к сеансам приступил
Сен Жермен, француз бедовый.

Я супруг не очень строгий.
Дни и ночи весь в делах,
И поэтому в итоге
Получил, увы и ах!
От ученого вельможи
И от любящей жены
Парочку изящных рожек.
Что поделать: «c/est la vie»*

КОНЕЦ

*C/est la vie(франц.) — такова жизнь

Use Facebook to Comment on this Post